«Помню заседание Политбюро, на котором был разработан этот вопрос. Началось заседание. Главное участие в нем принимал В.И. и я, — пишет Цюрупа, — Владимир Ильич ругал нас бюрократами, распекал нас. Говорил: “Вы ошибаетесь; то, что раньше было правильным, теперь уже не подходит!” Оказалось, что я был не прав. Владимир Ильич выступал три раза, я тоже. Я в ответ на его нападки называл его талмудистом, буквоедом. Однако эта перебранка совершенно не повлияла на наши отношения».
Итак, Политбюро решило отменить продразверстку и перейти к продналогу. Вопрос должен был перейти на обсуждение на съезде партии. «Владимир Ильич, — пишет Цюрупа, — заходил к нам на квартиру и по 1S-2 часа просиживал с нами, доказывая необходимость введения продналога. Я говорил: “Владимир Ильич, я не буду делать доклада, а выступлю лишь содокладчиком к Вашему докладу”. Он сказал: “А все-таки между прочим скажите, что Вы за свободу торговли”».
24 февраля Пленум ЦК РКП(б) принимает принципиальное решение о переходе к продналогу, а на X съезде партии создается специальная комиссия. «Комиссия эта, — пишет Цюрупа, — 5 часов работала над составлением резолюции. Однако эта резолюция принята не была. Тогда была выбрана комиссия, в которую вошли В.И., т. Каменев и я». По докладу Ленина 15 марта именно ее и утверждает X партийный съезд.
Отмена продразверстки и переход к продналогу сделали свое дело, в значительной мере сняв напряжение. И руководитель Тамбовского восстания Александр Антонов сказал на совещании комсостава: «Да, мужики победили. Хоть и временно, конечно. А вот нам, отцы-командиры, теперь крышка».
Он был прав: крестьянские восстания быстро пошли на убыль. Современный исследователь Виктор Викторович Кон-драшин, специально изучивший обширный корпус документов о крестьянском движении в Поволжье в 1918–1922 годах, сделал фундаментальный вывод, не совпадающий, как он отметил, с мнением значительного числа исследователей.
«На наш взгляд, — пишет Кондрашин, — по своему характеру крестьянское движение… не было контрреволюционным, антисоветским и антикоммунистическим. Об антикоммунизме крестьян можно говорить лишь в том смысле, что их движение было направлено против “военно-коммунистической политики”…
Крестьянский антикоммунизм проявлялся на уровне осуждения действий местной власти и в большинстве своем даже не распространялся на центральное руководство. Крестьянами оговаривалось, что за коммунизмом “великое будущее”. Идею его они считали “священной”… Именно поэтому деревня оказалась восприимчива к идеям большевизма, провела свою революцию, основанную на уравнительных, “социалистических” принципах. В этой связи вполне естественным фактом стало отсутствие в документах повстанцев упоминаний о частной собственности на землю…
Поэтому в широком смысле слова, с точки зрения стратегической цели, — заключает В.В. Кондрашин, — можно согласиться с выводом В.П. Данилова и говорить не о поражении крестьянского движения, а о его победе, поскольку в 1922 году Советская власть принятием Земельного Кодекса законодательно осуществила лозунги и программу крестьянской революции».
Вроде бы комичный эпизод из знаменитого фильма «Чапаев», когда крестьянин спрашивал Василия Ивановича: «А ты за большевиков или за коммунистов?» — имел свою реальную основу. И об этом в июле 1921 года Ленин рассказал на III конгрессе Коминтерна.
Когда крестьяне выступали против нас, говорил Владимир Ильич, они заявляли: «“Мы большевики, но не коммунисты. Мы — за большевиков, потому что они прогнали помещиков, но мы не за коммунистов, потому что они против индивидуального хозяйства… Да, большевики довольно неприятные люди; мы их не любим, но все же они лучше, чем белогвардейцы и Учредительное собрание”. Учредилка у них ругательное слово… Они знают из практической жизни, что Учредительное собрание и белая гвардия означает одно и то же, что вслед за первым неминуемо приходит вторая».
Все приведенные выше детали и подробности потребовались не только для того, чтобы выяснить, как выражался Ленин, — «кто первый сказал “А”», но и для прояснения более существенных проблем.
Время, в той или иной мере, всегда налагает свою печать на сознание и писания современников. Так называемые «лихие 90-е» XX столетия, когда утративший свой прежний социальный статус, деморализованный и маргинализированный народ «безмолвствовал», неизбежно породили, а вернее — возродили, и соответствующие теоретические построения.
В этой связи известный историк Юрий Афанасьев писал: «Применительно к России довольно широкую известность приобрела трактовка русской политической системы историками Юрием Пивоваровым и Андреем Фурсовым, согласно которой мы живем, пользуясь их неологизмом, в Русской системе.
Это такая система управления населением и территорией, где власть — единственный (т. е. «моно») субъект. И по отношению к ней все остальное в России — только объекты, в том числе и люди, абсолютное их большинство».
И тот же Юрий Афанасьев, которого никак не заподозришь в симпатиях к большевизму и Советской власти, справедливо заметил: «То главное и основное, что обусловило сущность советского социума, надо определить как победу в революции 1917 года и последовавшей за ней Гражданской войне большинства народа».
Смысл рассказа о том, как рождался НЭП, как раз и состоит в том, что эта новая политика родилась не в результате препирательств политических деятелей, а стала результатом именно победы «большинства народа». И ничего нового в этом утверждении нет, ибо для Ленина, как марксиста, народ и российское крестьянство, в частности, никогда не были «объектом», а являлись главным субъектом исторического процесса.